Месяц спустя
Я снова проснулась в этом жутком месте. Белоснежные стены, казалось, дышали холодом, и давили на грудь, словно пытались вытолкнуть воздух из лёгких. Воздух пах стерильностью и безысходностью. Завтрак, как всегда — безвкусная каша, будто специально приготовленная, чтобы у***ь аппетит. Но сегодня всё же был один лучик света — Тайлер должен приехать. Я соскучилась по нему так, что сердце сжимается, как при удушье. Он мой единственный якорь во всём этом безумии.
Родители упекли меня в психушку. Они решили, что я сошла с ума после того случая. Возможно, они и правы. Да, я действительно пыталась у***ь себя. Но их решение запереть меня здесь... это совсем не помощь. Это предательство. Они не поняли, не захотели понять, что я дошла до предела не просто так. Они увидели раны — и решили, что я опасна. Но разве кто-нибудь спросил, что я чувствую? Нет. Они просто сдали меня, как сломанную вещь. Будто нельзя было просто поговорить со мной. Понять меня.
Когда я тогда очнулась, всё было в белом тумане. Свет в глаза, трубки, голоса — всё словно сквозь вату. Тайлер был рядом. Он рассказал, что вернулся ко мне домой, чтобы вернуть телефон, который выпал у меня в машине. У него плохое предчувствие было, и он долго стучал в дверь. А потом, когда понял, что что-то не так, просто выломал её. В доме стояла тишина, по дому разливалась вода из ванной. Он нашёл меня в кровавой воде. Не знаю, как он не сошёл с ума от этого зрелища.
Он звонил в скорую, кричал в трубку, пытался остановить кровь... Говорит, руки у него дрожали так, что бинты не слушались. Он всё равно не сдавался. Я ему обязана жизнью. А ещё — виновата перед ним. Потому что, несмотря на всё, он меня любит. Я это вижу. А я? Я сломанная кукла, в которой живёт столько боли, что иногда тяжело даже дышать, мне адски больно.
Врачи говорили, что мне нужно "пролечиться". Что я нестабильна. Что я опасна. Мои родители сразу согласились. Не спросили, чего я хочу. Просто подписали бумаги — полтора года. Они будто вычеркнули меня из жизни. Потому что, так проще чем просто понять меня.
Сегодня ровно месяц, как я здесь. И я уже чувствую, как медленно схожу с ума. Этот режим, эти белые стены, это липкое ощущение от таблеток, от вопросов, от чужих взглядов. Здесь нельзя чувствовать. Только выживать. И мне это не по душе.
Я натянула шорты и лёгкую майку — мне плевать, кто и как посмотрит на мои руки. Шрамы — это моя история. Это не повод стыдиться. Это напоминание: я ещё здесь. Я выжила.
В десять я направилась к психотерапевту. Не стучала. Не из дерзости — просто нет сил притворяться. Мистер Коннерс давно к этому привык. Он поднял глаза от бумаг и кивнул, как всегда, спокойно, и я опустилась в кресло напротив. Как будто сейчас снова начнётся цирк: "расскажи, что чувствуешь". А я не чувствую. Я просто хочу, чтобы Тайлер обнял меня и сказал, что всё будет хорошо. Даже если это ложь.
— Привет, Лорейн, — мягко произнёс мистер Коннерс, приветствуя меня в своём кабинете.
Я скрестила руки на груди и бросила на него хмурый взгляд, едва переступив порог.
— Пожалуйста, не произносите моё имя полностью. Оно звучит отвратительно, особенно из уст тех, кто мне чужой, — буркнула я.
Он лишь кивнул, не теряя своей дежурной улыбки. Он знал меня уже месяц. И, похоже, терпение у него было закалённое.
— Я тебя слушаю, — спокойно проговорил он, открывая блокнот.
— Вы же знаете, — резко ответила я, — что я всё равно ничего не скажу. Мы просто опять потратим час впустую. У вас тут явно есть люди, которым помощь нужна больше чем мне.
— Знаю. Но ты всё равно здесь. Это уже значит, что ты не безразлична к себе. Рано или поздно ты заговоришь. А мне нужно понять, какая терапия тебе подойдёт.
Он говорил без нажима, но его уверенность раздражала. Месяц. Месяц я молчала. Но внутри всё рвалось наружу, всё копилось, как пар под крышкой чайника.
Я посмотрела на него внимательнее. Светло-русые волосы, голубые глаза. Молодой, лет двадцать пять. Не урод, даже наоборот. Умный, собранный. Он будто бы не из этого унылого места, где даже стены будто шепчут: «Ты больна».
Внезапно в горле запершило.
— Знаете, — начала я сдавленным голосом. — Мне... тяжело. Очень. Каждую ночь я рыдаю. Так что грудь сдавливает. А никто и не думает меня поддержать. Всем важно лишь дать успокоительно и снотворное, будто это может мне помочь чувствовать себя лучше.
Он чуть привстал, записывая что-то в блокноте, но взгляд не отводил.
— Родители... они ни разу не приехали. Ни одного звонка. Как будто меня больше нет. Им плевать. А мне... больно, — я уткнулась взглядом в пол. — Только Тайлер. Он приезжает по выходным. Мы гуляем. Он спас меня, когда я... когда вскрыла вены. Он был рядом.
Мистер Коннерс кивнул.
— Расскажешь, почему ты это сделала?
Я вдохнула поглубже. Голос дрожал, но я продолжила:
— Потому что человек, с которым я была четыре года... мой парень, Кайл, просто взял и испоганил мне жизнь. Он начал разносить по школе, что мы спали вместе. Говорил, что я шлюха. Развешивал мои фото. Настоящие фото. С моим номером. И пошлыми подписями. Вся школа обсуждала, глумилась. Потом узнали родители. Орали. Заперли дома. Говорили, что я ребёнок. Я сбежала. Они снова орали. А я плакала каждую ночь. Потому что, несмотря ни на что, я всё ещё люблю этого придурка. Я знаю, он мудак. Но... он был всем, что у меня было.
— Что тебя зацепило в нём? — мягко спросил Коннерс, не отрываясь от записей.
— Я была ребёнком, — вздохнула я, больше не могу это держать в себе. — Мне было тринадцать. Ему — шестнадцать. Он казался взрослым, красивым, крутым. Потом — ещё выше, ещё харизматичнее. Когда ему исполнилось восемнадцать, а мне пятнадцать... я уже тогда понимала, что это не просто подростковая влюблённость. Это что-то большее. Он убедил меня... заняться сексом. Я не знала, как сказать «нет». Я была глупая, слепая. Привязалась. Слишком сильно. А потом всё это... Я сама виновата, что ввязалась в такой омут. Что полезла туда куда не следовало бы.
Я осеклась. Комок в горле не давал говорить дальше.
Коннерс молча смотрел на меня. Его лицо не выражало ни осуждения, ни жалости. Только терпение. И странную, обволакивающую тишину.
Впервые за месяц, я почувствовала, что, может быть... не всё потеряно.
— И куда ты полезла? — голос мистера Коннерса звучал спокойно, но в его взгляде читалась настороженность. Он откинулся в кресле, будто позволял себе расслабиться, однако не отрывал от меня внимательного взгляда. Это раздражало.
— Он состоял в одном обществе. Бандитском, если называть вещи своими именами, — я пожала плечами, будто стараясь отмахнуться от тяжести воспоминаний. — Влезал в драки, глотал кокс, участвовал в боях без правил. Когда срывался, громил всё подряд. А я... я сходила по нему с ума. Хотя знала, какой он. Прекрасно знала. Но всё равно любила. Или... была привязана. Это, наверное, не одно и то же.
Мистер Коннерс молча достал телефон и нажал пару кнопок. Я замолчала на полуслове, наблюдая за ним с тревогой.
— Отмени все сеансы на сегодня, — спокойно сказал он в трубку. — Да. Спасибо.
Я почувствовала, как в груди впервые за долгое время стало чуть легче. Будто он дал мне разрешение просто говорить, не оглядываясь на таймер.
— Почему вы расстались? — спросил он, всё ещё не глядя в блокнот.
Я затаила дыхание. Этот вопрос стоял в центре моего личного ада.
— Он позвонил мне. Спросил, пойду ли гулять. Всё было обычно даже слишком просто, — я смотрела в окно, избегая его взгляда. — Я согласилась, он пообещал скоро быть. Я ждала. Прошёл час. Я плюнула, надела наушники и пошла сама гулять. Мимо супермаркета. А потом увидела их. Мой Кайл. И Линдси. Та самая дешёвая девчонка, которая ходит по рукам. Они стояли в толпе, ржали. Я подошла, обозвала его, дала пощёчину. Он взбесился. Я развернулась и убежала, но он догнал. Схватил, крикнул. Я врезала ему по яйцам — это всё, что смогла. Он настиг меня у дома. Влепил две пощёчины. Сказал, что заставит страдать. И я страдала, неделю, но не выдержала этого напора.
Я замолчала. Голос дрожал. Я говорила обрывками, будто забыла об этом. Но это не так.
Коннерс долго смотрел на меня, будто собирался с мыслями.
— Вы всё ещё говорите "мой Кайл". После вашей истории… Я хочу вас пожалеть, Лорейн. Но я — врач. Не имею на это права. И знаешь, — его голос стал тише, мягче, — тебе пора его отпустить. Иначе это никогда не закончится. Ты застрянешь здесь надолго. А ты ведь этого не хочешь, верно?
— Можно не говорить со мной как с пациенткой, а? Этот тон — он... душит.
Он усмехнулся.
— Это против этики, но сегодня сделаем исключение. Лорейн, ты слишком зациклена на нём. Четыре года — это долго. И у тебя, похоже, тревожная привязанность. Он сделал тебе больно, но ты всё ещё держишься за иллюзию. Ты не те таблетки пьёшь, если честно. Зря молчала раньше.
— У меня руки трясутся… У тебя есть вода? — я прижала ладони к коленям, стараясь унять дрожь.
Он поднялся и пошёл к тумбочке. Пока наливал воду, я наблюдала за его движениями. Он был красив. Напоминал Кайла. Не внешне — скорее, уверенностью. Но внутри было другое. Мягкость. Спокойствие. Слушающий взгляд. Но это потому что он психотерапевт.
Я взяла стакан, благодарно кивнув.
— Нам нужно продолжить, — сказала я с хрипотцой в голосе. — Я не знаю, что ещё рассказать. Но... мне правда тяжело. И если я не выговорюсь — взорвусь. Я устала молчать. Устала носить всё это в себе. Может, вы мне и правда поможете.
Он ничего не ответил. Просто кивнул, открывая блокнот. И в первый раз за всё время я почувствовала — я не одна в этом дерьме.