Глава 4.2
1034 Слова
Я остановился, тяжело дыша и чувствуя, как начинает печь глаза и драть
горло от понимания – нас предали. Разделили с табором и напали…Потом я
узнаю, что и от табора ничего не осталось.
На нас напали те, кто должны были протянуть руку помощи. Мирный
договор был нарушен именно сейчас, когда отец распахнул ворота для
предателей и сам впустил смерть на улицы нашей деревни.
Я рванул туда, в самое пекло, доставая пистолет, содрогаясь от вида
мёртвых тел, оглушенный воплями ужаса и агонии.
Эти твари заметили меня сразу, мальчишку, который с яростью дикого
зверя кидался на них, ранил парочку, а одному попал в голову. Я обезумел и
вращал глазами от сумасшествия, содрогаясь от лютой ненависти.
– Сдохните, твари проклятые, сдохните, суки! – срывающимся голосом,
доставая нож и полосуя каждого, кто бросался ко мне, кто обманулся моим юным
возрастом и пытался преградить дорогу к дому, из окон которого валил дым и
раздавались душераздирающие крики и плач. Всё, о чем я думал сейчас – это моя
семья. Я должен найти брата и мать, вытащить из этого пекла. Если успел. Если
они еще живы.
– Хватайте звереныша. Ведите к Олегу Александровичу.
– Эта бешеная собака зарезал двоих наших людей. Не подпускает к себе,
ублюдок. Не подступишься.
– Эта бешеная собака сын Баро. Возьмите его и тащите во двор, пусть
смотрит, как поджаривают яйца его папаше и брату и трахают его ведьму-мать.
Я ловко изворачивался от их лап, пока меня не окружили со всех сторон,
оттесняя к забору. Проклятые твари впятером на одного и рассчитывают, что я
сдамся – черта с два. Ману не сдается. Лучше пусть убьют, на х*р.
Меня придавили к ограде, избивая ногами и руками, оглушая ударами по
голове, пока я не упал. Сын Баро не сдастся белым псинам. Они взяли меня
только сворой. Так бы не смогли. Каждый лет на десять старше и крупнее
телосложением.
– Тащите его к Лебединскому – пусть решает, что с ним делать.
– Прострелить башку и в братскую могилу к его сородичам. В лес!
Меня волоком потащили по земле в сторону дома, где посреди мертвых
тел, в лужах крови стояли люди местного царька и вершили свое правосудие.
Надо же, он и сам не побрезговал и принял участие. Мой отец стоял на коленях с
приставленным к голове пистолетом. Мою мать и брата держали ублюдки
Лебединского, приставив к горлу ножи. В разорванной одежде, заплаканные,
перепачканные кровью. Я посмотрел на Дани и на миг закрыл глаза, чувствуя, как
слёзы обожгли веки. По его мертвому взгляду и окровавленным ногам я понял,
что с ним сделали проклятые твари. Я не хотел думать о том, что они надругались
над мамой. Настолько больно мне не было никогда. Это плевок в самую душу.
Ударить больнее вряд ли возможно. Тронуть самое святое для мужчины: мать,
жену, ребенка. Испачкать самое чистое и неприкосновенное. Посреди всего этого
безумия в светлом костюме стоял сам Лебединский. Не измазанный кровью и в то
же время перепачканный ею с ног до головы. Он осматривал оставшихся в живых
цыган со снисходительной усмешкой на тонких губах. Высокомерный и уверенный
в себе, а я рвался из рук его псов, чтобы грызть его горло зубами.
– Вы, грязное и мерзкое племя вздумали мешать мне, вздумали играть со
мной в свои цыганские игры. Так вот, вы – никто и ничто. Вы – грязь под моими
ногами. Вы – дьявольские отродья! Вы все здесь сегодня сдохнете. Я расчищу это
место от черных мразей. А ты…Баро. Разве я не говорил тебе убраться с этой
земли? Не предлагал тебе деньги? Не предлагал тебе сделки?
Отец приподнял голову, с трудом открывая заплывшие от побоев глаза:
– Да чтоб ты сгорел в дьявольском огне. Будь проклят и ты, и весь твой род.
Это наша земля! Запомни выродок – НАША.
– Ваша земля там, где вы поставили свои кибитки. И то временно. А здесь
нет ничего вашего! Сдохни, упрямая скотина!
Лебединский выхватил пистолет у своего пса и выстрелил отцу в голову.
Кровь фонтаном брызнула на землю, и я услышал вопль матери,
переходящий в вой, оглушительный крик брата, а сам не издал ни звука. Я
смотрел остекленевшим взглядом на голову отца и чувствовал, как внутри
раскалилась и обжигает вены дикая ненависть. Она заглушает отчаяние, она
анестезией замораживает боль от утраты.
– Олег Александрович, мы поймали ублюдочного сына Баро. Прирезал
нескольких наших.
Подонки выволокли меня из толпы и швырнули к ногам Лебединского. Я
поднялся с колен, обвел взглядом убийц, прикидывая, скольких из них я смогу
задушить голыми руками, прежде чем меня изрешетят. Лебединский несколько
секунд смотрел мне в глаза, а я, тяжело дыша и стиснув челюсти, мечтал о том,
чтобы вырвать ему сердце, и раздавить в ладонях, или выгрызть его зубами,
ломая ему ребра голыми руками.
– Ты…щенок. Стань на колени и клянись, что навсегда уберешься отсюда и,
может быть, тогда останешься в живых. Давай. Покажи, насколько ты умный…Или
такой же тупой и упрямый придурок, как твой отец. Хотя…что вы из себя
представляете? Тупое племя. Воры, убийцы, бомжи.
Я бросил взгляд на Дани, потом на маму – долго смотрел на них, прощаясь
и чувствуя, как ненависть пульсирует в висках и пенится, выплескиваясь через
край, материализуясь в безумие. Если выживу – раздеру проклятого убийцу на
ошметки, на ленточки.
– Не х**н меня жалеть. Я вижу только одного убийцу перед собой, одного
вора. И это не кто-то из цыган. Это ты! Ты, Олег Александрович Лебединский, иди
на х*й!
Меня ударили стволом по зубам, хрустнуло в носу, и от боли ослепило на
секунду, но я снова выпрямился и, когда Лебединский приблизился ко мне, я
сплюнул на него кровью, попал на белоснежную рубашку и истерически
расхохотался, когда он брезгливо поморщился. В ту же секунду ублюдок
выдернул нож из рук своего пса.
– Держите выродка.
Меня схватили с двух сторон, выкручивая руки за спину.
– Смеешься, цыганское отродье? Теперь ты будешь смеяться вечно!
Полоснул по лицу, и кровь брызгами залила ему пиджак. Моя кровь.
– Если выживешь…
– А с этими что делать?
– Вы*бать во все дыры, вспороть животы и закопать в братской могиле.
Пусть все думают, что эти ублюдки порешили друг друга.
Тогда я думал, что правосудие свершится, думал, что убийц поймают и
накажут. Наивный, глупый идиот. Никто никогда не накажет тех, кто имеет столько
денег и связей. Позже скажут, что цыгане сами порезали и перестреляли друг
друга. Цыганская мафия что-то не поделила между собой. Выживших нет...Огнево
теперь принадлежит целиком и полностью Лебединскому.
- Писатель
