Волчья кровь

Глава 6.1

Смотрю в его глаза, своими затуманенными от слез и понимаю... что ДО – это

еще не было рабством. ДО еще была свобода. Свобода сердца, души. Больше я

не свободна. Я зависима... потому что, глядя в его глаза прочла свой приговор и

это не тот приговор, которые читали Нихилы в глазах своих Хозяев, я прочла

приговор своей воле. р*****о начинается не с метки на одежде и чипа под

кожей, р*****о начинается тогда, когда понимаешь, что готова сама стать

на колени и склонить голову... когда твоя душа уже на коленях.

(с) Ульяна Соболева. Позови меня

Я провела там больше двух недель. Они были похожи одна на другую. Подъем в

пять утра, умывание, одевание, легкий завтрак и уроки до полудня. Первые дни мы

изучали этикет в доме Архов. Теперь я запомнила, что император и его мать называются

Арх и Архбаа. На каком это языке? Не знает никто, и ответа на этот вопрос просто нет.

Возможно, он имеется в тех книгах в огромной библиотеке. Книгах, написанных на

неизвестном мне языке. В черном переплете с золотым тиснением. Мы учили наизусть

что можно, а что нельзя делать таким, как мы. Они называли нас – Эскамы. Потом, спустя

время, я узнаю, что это значит – мясо. Слово на латыни. Мясо – рабы. Даже хуже –

предметы обихода. Нас пятеро, и мы все принадлежим Арху Вахиду. Есть эскамы

Роксаны, а также Архан – Азизы, Асмы, Анисы и Айше. Это младшие сестры императора. А

также эскамы наложниц…Наложницы. Они мне казались неземными существами,

которые обитают чуть ли не в самом поднебесье. А еще…еще меня сжигала адская

зависть. Эти женщины имели право касаться ЕГО, видеть вблизи, целовать его руки и

ноги…принадлежать ему. Он занимался с ними сексом…

Я бы, наверное, умерла от одного касания его пальцев к моей коже. Умерла от

счастья. Но мне никогда не оказаться на их месте. Я жалкая эскама. Все, на что я могу

рассчитывать, это видеть его издалека…Иногда эскамы ложатся в постель государя, и это

считается высшим благом, самым высшим счастьем для раба. Но ночь любви с

господином становится последней для эскамы. После этого она умирает. Никто не

рассказал мне, почему и что именно убивает несчастную.

Но говорят, что уже много лет Арх не берет девушек–эскам для утех в свою

спальню.

Больше всех я сдружилась с блондинкой, с номером Двадцать Один. В прошлой

жизни ее звали Ари. Я знаю, мы больше не имели права называть друг друга по именам,

но все равно делали это, когда никто не видел и не слышал. Никто не может запретить

нам оставаться людьми. И произносить вслух свое имя – это непередаваемое

удовольствие. Как будто осталось хоть что-то, что принадлежит только тебе.

– Ты такая лучезарная, такая светлая. Как будто вся эта тьма, что происходит с нами

здесь, не коснулась тебя.

Ее пальцы расплетали мои волосы. Отбой еще не начался, и нам еще можно

говорить. И мы с Ари расчесывали друг другу волосы и снова заплетали их, чтобы сделать

то же самое утром. Иллюзия заботы и привязанности. Без них здесь не выжить.

– Твои волосы, как нежный шелк, они цвета золотистого липового меда, который

настоялся и засахарился. Он кажется шелковым или бархатным и блестит на солнце. Я

сама с Севера. У родителей были свои ульи. И глаза у тебя…как небо северное. Днем. В

самый морозный и солнечный день оно становится ярко-голубым и очень светлым. Я

никогда не видела такого цвета у человека. Мне кажется, тогда…там Арх заметил тебя. Он

назвал тебя Мотыльком. Мы все это слышали.

– Кому, на х**н, нужны ее глаза? Кто тут на них смотрит? Назвал Мотыльком. Тоже

мне достижение. Всех мужчин интересует, сколько ты вынесешь, и какова величина твоей

дырки, и как умело ты можешь сжимать мышцы влагалища, когда твою целку порвет

хозяин.

Миранда расчесывала роскошные черные кудри и любовалась своим отражением

в небольшом зеркале.

– А еще, насколько хозяину понравится твоя задница. Кстати, ею ты тоже должна

уметь пользоваться, как, впрочем, и руками, и ртом.

Она мерзко и пошло пошевелила высунутым языком.

– Кому она нужна, замухрышка бесноватая! Огрызается Архбаа. Роксана никогда и

ничего не забывает. Рано или поздно она ей это припомнит…как номеру тридцать три

«А». Помнишь ее? Кажется, ей вначале отрезали кусок языка…а потом по одному пальцу

за каждую букву в слове, которое ей не разрешали произносить.

Снова провела расческой по волосам и тряхнула роскошной шевелюрой.

– Можно подумать, твоя задница чем-то лучше остальных! – огрызнулась Ари.

– Говорят, что когда-то в древности Арх дал свободу рабыне, а потом сделал ее

своей женой.

Ари расхохоталась.

– И ты рассчитываешь, что господин заметит тебя?

– Почему бы и нет?

Вздернула острый подбородок и провела руками по тонкой талии и высокой

упругой груди.

– Я ублажу его так, как ни одна из его сраных наложниц. Так что не обольщайся,

ты! Долбаный и ободранный мотылек.

Она зыркнула на меня миндалевидными черными глазами.

– Тебе не светит!

Ари запустила в нее расческу, и в этот момент включился лазерный луч. А это

означало – нам нужно замолчать. Потом, утром, когда мы вместе сядем за стол в

столовой, Ари прошепчет мне на ухо:

– Берегись ее. Она подлая сука. Когда-то из-за нее пострадала девушка. При ней

ничего не рассказывай. Донесет Сунаг, и мало не покажется. Отправят в Столовую…

– Что такое столовая? На кухню, что ли, отправят? Там работа тяжелее?

– Нам запрещено об этом говорить. Но оттуда никто уже не возвращается. А

еще…она права. Будь учтивой с архбаа и моли Бога, чтоб она забыла о твоей дерзости.

В этом доме много господ, и мы обязаны слушаться их и поклоняться им, но нашу

судьбу никто не может решить без приказа самого Вахида.

За все это время я ни разу его не видела. Но я прикасалась к вещам, которые ему

принадлежат, убирала в его комнатах, кабинете. Мыла окна в его спальне.

Здесь не было такого понятия, как генеральная уборка – здесь она каждый день.

Мы начищаем до блеска каждую ручку на шкафчике, убираем каждую ворсинку с ковра.

И я внутренне инстинктивно знаю, когда именно нахожусь в его покоях, когда

складываю именно его вещи. По запаху, по дрожи, которая проходит электричеством

сквозь все тело. Присутствие Вахида что-то меняет в окружающей меня ауре. Как будто те

предметы, которых он касался, носят на себе печать его пальцев, и я завидую им – они так

просто могут ощутить его касания, не принеся в жертву абсолютно ничего. А я… я готова

принести в жертву свою свободу и даже не мечтать вырваться из этого проклятого места.

Еще я всегда точно знала, что ОН вернулся домой. Каким-то звериным чутьем. Даже не

выглядывая в окно. И пусть нам запрещено приближаться к арху, пока он сам не позвал

жалкую эскаму к себе, я жаждала увидеть его силуэт хотя бы издалека. Но обычно Вахид

приезжал домой лишь под вечер, и моя смена еще ни разу не прислуживала ему за

столом. Новичков близко к хозяевам не подпускали, пока не будет пройден полностью

первый курс обучения. В том числе и сексуальное просвещение. У нас еще не было ни

одного урока. В отличие от тех, кто находился в доме больше полугода.

В тот день я убирала в комнате Арха. Это был обычный ритуал. Ежедневный и

совершенно привычный. Я знала, что не имею права прикасаться к вещам господина, но

никогда не могла удержаться и трогала его вещи своими пальцами…без перчатки. Чтобы

коснуться их там, где касался он. Кто-то назовет это безумием. Я же видела его вблизи

только раз. Но вы когда-нибудь заболевали вирусом только с третьего раза? Разве он

набрасывался на вас не от одного контакта? Самого первого и единственного? И я

ощущала себя больной, заразившейся смертельной болезнью. Каждая молекула моего

тела пропиталась одержимостью. Или мне просто было не суждено любить самой

обычной любовью смертных. Моим самым любимым развлечением было убирать в его

кабинете. Там, где каждая мелочь пропиталась присутствием Хозяина. Но больше всего я

любила рассматривать одну вещицу…можно сказать, ради нее я всегда стремилась

попасть в кабинет.