Глава 10.2
1264 Слова
С момента моего
правления ни одна эскама не легла под волка. И ни одна из них не вызывала во мне
возбуждения…до того момента, пока не почувствовал запах Мотылька. Я не отрывал от
нее взгляда и ощущал, как каменеет мой член. Как мне хочется попробовать, какая она на
вкус, лизнуть капельку ее крови, вонзить клыки в ее тонкую шейку, ощущая пульсацию
жизни. Но…не насмерть. Мне кажется, что та боль, которую я могу ей дать, будет намного
вкуснее боли моих наложниц, намного сочнее их экстаза будет ее экстаз. И мне хочется
вскрыть каждую из этих нежных оболочек, чтобы попробовать и взорваться от упоения ее
плотью и разумом. И я…ощутил адский гнев от понимания, что если вскрою ее – это будет
первый и последний гребаный раз. Потом от меня вынесут труп. Окровавленный,
растерзанный, обглоданный, с костями, вырванными и вывороченными наружу.
Бл****дь! Вот она, самая острая эмоция по отношению к ней – адская злость за то, что не
могу взять то, что настолько дико захотел, а ее гребаный запах сводит меня с ума.
– Господин!
Один из моих банахиров склонился в поклоне.
– Архана Айше хочет видеть вас.
Я передал пальто одной из эскам и последовал за банахиром. Я мог отказать кому
угодно, я мог игнорировать кого угодно, но только не мою маленькую Айше. Мою
младшую сестренку.
Когда вошел в ее комнату, больше похожую на альков, и ощутил запах трав и
благовоний, сердце болезненно сжалось. Я отыскал взглядом маленькую фигурку под
одеялом. Черные волосы разметались по подушке, бледное детское личико искажено
мукой…
– Я хочу…хочу попрощаться с тобой, любимый братик.
***
Я скучала по маме. Сегодня ночью она мне приснилась. Пела для меня
колыбельную и гладила по волосам, словно предостерегая. Она говорила мне, чтоб я не
прыгала в яму… а я так хотела в нее прыгнуть, балансировала на самом краю и вроде бы в
тот же самый момент лежала рядом с мамой. В детстве, перед сном я клала голову маме
на колени, и она прятала прядки моих волос за мое ушко и что-то тихонько напевала, а я
засыпала. И ничто так не успокаивало меня, как руки мамы…Мамочка моя, я ведь,
наверное, больше никогда тебя не увижу…никогда. А ты…что с тобой там? Выдержала ли
ты мою смерть? Как живешь в вечном горе? Может, тетя Валя забрала тебя к себе? Когда-
нибудь я обязательно вернусь…обещаю, что мы увидимся. Я не смирюсь и не стану
жалким мясом для столовой…чтобы это не означало, но я этим не стану. Как? Я еще не
знаю как. Не придумала. Но я обязательно придумаю. Ты всегда говорила, что я упрямая,
что я никогда не сдаюсь и во всем хочу быть первой.
Но во мне многое изменилось за это время. Я становилась совершенно другим
человеком. Переставала быть наивной и беззаботной девочкой. Я повзрослела в тот день,
когда ЕГО увидела. В каждой из нас просыпается женщина. Есть тот самый момент, когда
ребенок вдруг исчезает, и вместо него, как вместо хрупкого бутона, вдруг распускается
цветок. Внутри меня распустилось целое пламя. Я…осознала свое предназначение. И от
этого осознания сходила с ума.
Они называют меня эскамой, бьют и унижают за каждую провинность, а я почему-
то чувствую себя человеком. Пусть и низшим существом для них, но на самом деле я
ощущаю, что родилась для того, чтобы встретить одного Единственного и ощутить этот
трепет внутри себя. Я была послушной и хорошей работницей, но никогда не отличалась
покорностью. Сунаг часто трепала меня за волосы и шипела мне в лицо:
– То, что тебя до сих пор щадили, ничего не значит. Не задирай нос, сучка! Не смей
поднимать на меня свои глаза, не смей перечить мне даже взглядом!
Молча опускала глаза, а она дергала меня за косу и тыкала носом в пол.
– Черт его знает, почему тебя до сих пор не расчленили за твое своеволие.
Вернулась живая…И ни на что не надейся, поняла? Эскамы – просто никто. Запомни это
навсегда и смирись. Ни на что не надейся!
Вот чего во мне никогда не было – так это смирения. Я не признавала себя никем, я
не соглашалась быть безропотным мясом…а еще я хотела приблизиться и понять, кто они
такие – наши хозяева и… каким образом они связаны с теми жуткими тварями, которые
напали на меня той ночью. А они связаны, я это чувствую. Только как – не знаю. И никто
не знает…
А еще я жила своими чувствами, мечтами, своими ужасающими и такими
неправильными эмоциями. Они давали мне сил каждый день подниматься с постели,
смотреть на солнце, на небо и хотеть выжить во что бы то ни стало. Моя одержимость
набирала чудовищные обороты. Я словно погружалась в какую-то вязкую пучину, с
каждым миллиметром, с каждой секундой все больше и больше отдавалась тому урагану,
который поглощал меня с нашей первой встречи. Наночастицы моего существа каким-то
непостижимым образом начинали носить ту самую букву «В»…Словно тонкие иглы
выковыривали, выцарапывали на мне, внутри первую букву его имени. Единственный. И
нет ничего более правильного, чем значение этих букв, сливающихся для меня в стук
моего сердца.
Любовь ли это? Я не знаю. Я никогда не любила до этого. Но если желание отдать
всю себя тому, кто никогда даже не посмотрит в мою сторону, можно назвать любовью?
Ведь любовь красива, она…мечтательна, она воздушна, и она…такая светлая и ясная. Я не
чувствовала к нему ничего светлого. Только вязкое и темное умопомрачение, только
предвкушение боли и страданий и желание иметь право на эти страдания. Право, данное
им. Когда-нибудь.
Говорят, заставляет взрослеть первая любовь. Глупости. Ничто так не выдирает вас
из детства, как самая первая и настоящая боль. Боль, которую нанес тот…кого ты
боготворишь. Я всегда точно знала дома он или нет. Каким образом? Это неизвестно даже
мне. Но если душу наполняет вихрь безумия – он дома, а если ее гложет тоской – значит
нет.
После той ночи от меня держались подальше. Как от прокаженной или проклятой.
Я вернулась на рассвете, и, когда появилась, в комнате все замолчали, они потеряли дар
речи, особенно Миранда. И я увидела в ее глазах разочарование, а еще какой-то
суеверный страх. Никто не спрашивал, что я там видела, а я и не собиралась рассказывать.
Но что-то мне подсказывало, что та же Сунаг прекрасно знает, что происходит снаружи
после звука сабара.
За мной пришли вечером, когда я только вошла в нашу общую спальню. Это были
банахиры – вооруженные слуги императора. Одетые во все черное. Длинные пиджаки
почти до колен, черные штаны и высокие сапоги. За поясом с двух сторон кинжалы…И
мне кажется, они не из стали, а из чего-то другого. Словно стеклянные. На головах
высокие круглые шапки, чуть расширяющиеся кверху, с черными гербами дома
Ибрагимовых по бокам.
Все знали, что приход банахиров не сулит ничего хорошего. Все девушки
выстроились в шеренгу и затаили дыхание.
– Номер Одиннадцать! – рявкнула Сунаг и ткнула в меня указкой, – Шаг вперед!
Я ступила на середину спальни. Сердце бешено колотилось. Страшно было всем, и
я это знала. Мужчины в наших покоях – это нечто из ряда вон. Никто даже не шептался, а
у меня пересохло в горле.
– Таки допрыгалась!
– Манхар! – громко заткнул ее один из банахиров, и она прикусила язык. Он
перевел взгляд на меня.
– Связать ей руки!
Ну вот, кажется, и все…Я протянула дрожащие руки, покрытые шрамами от
недавних ударов, и их связали толстой веревкой.
– Пошла!
Толкнули в спину, и я пробежалась вперед, с трудом удерживая равновесие. Босая,
в тоненькой белой ночнушке и с распущенными по спине волосами. Номер Восемь успела
схватить меня за руку и ободряюще ее сжать. Ари…моя хорошая добрая Ари. Я никогда не
забуду, насколько ты смелая. За это движение один из банахиров ударил ее, и она
отлетела назад к кроватям. И я пошла быстрее. Пусть не трогают ее. Если мне суждено
сегодня умереть – я умру одна и никого не потяну следом за собой.
- Писатель
