Ты принадлежишь мне!

ГЛАВА 4

ГЛАВА 4

Сдав номер и немного поскандалив с администратором — мол, это не гостиница, а проходной двор, — выслушала его заверения, что они возместят полную стоимость моего имущества. После чего мы наконец-то покидаем гостиницу и вновь садимся в машину.

Всё это время Тарасенко крепко держит меня за руку. А замечаю я эту деталь, лишь когда мы садимся в машину. Странные чувства переполняют меня. Абсолютная защищенность и уверенность в завтрашнем дне.

Это неправильные чувства, это всё иллюзия. Я отворачиваюсь к окну, костеря себя всевозможными матерными словами.

Я слишком сильно напугалась того погрома в гостинице, позволила-таки моему врагу просочиться сквозь кожу.

Несколько раз вдохнув и выдохнув, я беру себя в руку. Сейчас мне ни в коем случае нельзя расслабляться, нужно позвонить шефу и как-то его предупредить. Что если его жизнь сейчас в опасности?

Я вытаскиваю из сумочки сотовый и хочу набрать СМС, но Тарасенко выхватывает его из моих рук.

— Эй, — с раздражением смотрю на мужчину, который выключает телефон и убирает его в карман пиджака. — Какого хрена? Верни мой телефон!

— Не бузи, Крис, — не обращая внимания на мой грубый тон, Тарасенко спокойно смотрит мне в глаза. — Так надо. Ты же не хочешь, чтобы твои враги отследили твои разговоры по телефону и пришли в мой дом за тобой? Кто знает, на что они способны? У меня, конечно, много бойцов, но перестраховаться никогда не лишне.

Я прищуриваюсь, и пытаюсь понять — правду ли говорит этот интриган? Кидаться в драку и отбирать своё имущество не вижу смысла. Слишком разные у нас весовые категории, да и сил пока нет совсем. События в номере и последующая ругань с администрацией вытянули из меня все соки. Сейчас единственное на что меня хватает, так это ровно сидеть и делать вид, будто со мной все хорошо.

Ну и заодно лихорадочно соображать, что, черт побери, вообще происходит?

И если отбросить панику и страх, если попытаться думать рационально? Хоть это и очень сложно сделать, все-таки со мной подобное происходит впервые. Но я все-таки утихомириваю страх и начинаю размышлять.

Итак, если люди пришли обыскивать мой номер — хотели ли они меня у***ь? Что-то меня берут сильные сомнения. Во-первых, в гостинице все видели, как я ухожу куда-то вечером. Я не таилась и не выпрыгивала из окна, а это значит, что люди, вскрывшие мой номер, знали, что меня в нем нет. Во-вторых, сам обыск… какой-то он слишком топорный. Но, может, они торопились? Они же не знали, что я не вернусь. Может, они подозревали, что моё ночное рандеву может очень быстро закончиться, как я и планировала, а не затянуться на целые сутки, вот и устроили такой бардак? Или же! Они устроили этот бардак, чтобы… чтобы что? И зачем было разбивать ноутбук и разрезать мои вещи? Разбивать зеркала?

Только сейчас в голове начали складываться отдельные кусочки пазла. Пока я стояла посреди номера, то была слишком напугана, чтобы хоть что-то понимать, но силы, чтобы рассмотреть все детали случившегося, у меня были. Я просто записала все это в подкорку, как и всегда, а проанализировать смогла только сейчас. И что же это получается? Мне попался какой-то психопат, который не смог ничего найти и поэтому, взбесившись, уничтожал всё, что попадалось на его пути… Либо это было сделано специально, чтобы меня напугать? Но зачем?

Что-то ничего не строится в моей голове, и я решаюсь поговорить с Тарасенко. Может он мне хоть что-то прояснит в этой ситуации?

Хмуро глянув на мужчину, сразу же ловлю его встревоженный взгляд. На пару мгновений становится не по себе; складывается ощущение, словно он впрямь за меня волнуется. Еще сильнее злюсь на себя за то, что допускаю подобные мысли, и с вызовом в голосе, требовательно спрашиваю:

— Ну и что происходит? Ты ведь явно в курсе? Так просвещай давай. Могу даже подсказать, с чего начинать — расскажи, откуда инфа, что мой шеф якобы проворовался? Ну и об этом обыске? Ты что-то знаешь?

Тарасенко усмехается и качает головой, словно пытаясь устыдить меня в чем-то, но я лишь чуть приподнимаю бровь, не собираясь смущаться, и, добавив в голос едкого сарказма, говорю:

— Не надо мне тут пантомиму устраивать. Я уже взрослая девочка, на меня вся эта херня уже давно не действует. Поэтому давай, Женечка, колись. Что это за фигня творится, и не твоих ли это рук дело?

Взгляд Тарасенко леденеет.

— Крис, ты говори, да не заговаривайся. Я бы никогда не сделал ничего подобного, мне будто заняться больше нечем? Я тебя уберечь пытаюсь всеми силами, а ты еще и меня подозреваешь.

— Ой, ладно тебе, — отмахиваюсь я и не менее ледяным тоном отвечаю на его выпад: — Проехали. Если знаешь хоть что-то — выкладывай. А нет — значит, молчи. Только нотаций читать не надо, и давить на гнилую педаль тоже не стоит. Я уже сказала, что не верю ни единому твоему слову.

На лице мужчины играют желваки, он прикрывает веки, словно пытаясь взять себя в руки. Я кидаю взгляд на его ладони и вижу, как он сжимает и разжимает кулаки. На пару мгновений мне становится страшно. Что если я сейчас достану его, и он покажет своё истинное лицо? Что если он меня прямо тут сейчас порешит? Я ведь понятия не имею, какие демоны живут в его голове. Но где-то глубоко внутри меня зреет иррациональная уверенность, что он никогда не посмеет причинить мне боль, и эта уверенность заставляет совершенно спокойно ждать рассказа, а не взрыва.

И действительно: Женя берет себя в руки в считанные мгновения и, расслабленно откинувшись на сиденье, начинает объяснять:

— О том, что твой шеф проворовался, мне один очень секретный источник шепнул. Поверь, об этом мало кто знает. Для твоего шефа придумали байку о пенсии, чтобы он не вздумал куда-нибудь свалить. Поэтому я и тебе не дам возможности его сейчас предупредить. Все твои телефоны стоят на прослушке, и если ты вздумаешь хоть слово пикнуть, то ничем хорошим ни для тебя, ни для твоего шефа это не кончится. О твоем обыске… Я считаю, тебя просто решили испугать, чтобы выяснить, куда ты пойдешь, с кем будешь разговаривать. Когда человек чего-то боится, он делает ошибки. Вот и от тебя сейчас ждут этих самых ошибок, чтобы доказать, что ты причастна к преступлениям твоего шефа. Ведь ты его личная помощница, самое приближенное лицо. И было бы глупо думать, что ты не в курсе его махинаций.

После короткого спича я вновь решаю взять небольшой тайм-аут, чтобы немного привести нервы и мысли в порядок. Спорить и что-то доказывать Жене я не собираюсь. Еще не известно, кто он во всей этой партии — пешка, офицер или сам король, а может быть, и ферзь, с нашими-то реалиями?

В одном я уверена на сто процентов — шефа подставили, и у него зреют крупные неприятности. Воровать у Лисовских — последнее дело, на которое способен решиться адекватный человек. Только слепоглухонемой шизофреник не знает, насколько влиятельной стала эта семья, как быстро и качественно они устраняют врагов и конкурентов. А шеф всегда был здравомыслящим человеком, не зря двадцать лет на руководящей должности отработал. Дураков на такие должности редко пускают.

А это значит, мне надо как можно скорее оказаться рядом с ним. Чтобы попытаться перешерстить все документы и найти, в чем подстава, перед тем, как это сделают аудиторы. А заодно и выяснить, кто организовал всё это. Благо доступ ко всем документам у меня есть, шеф давно уже дал мне возможность перепроверять все договора и бухгалтерию. Только я в последнее время, со своими бесконечными командировками и приключениями на нижние девяносто, совершенно не хотела заниматься этим нудным делом… Вот и доленилась.

Мысленно морщусь, но тут же отмахиваюсь от мыслей о самобичевании. В конце концов, я не бог, чтобы предвидеть такую жопу. Да и раз Лисовские меня еще не закрыли в своих застенках и не пытают, а только лишь пугают — значит, еще не всё потеряно. Я еще поборюсь и за себя, и за шефа. И вообще, может, это не Лисовские вовсе? Хотя… учитывая, что я жила в их гостинице, это могли быть только они. Даже не представляю, какой смертник решился бы устроить бардак на их территории.

Поэтому пока буду считать, что погром — дело рук именно Лисовских. Должны же быть хоть какие-то вводные и константы в этой задачке?

Мы подъезжаем к шлагбауму, за которым виднеется дорога к новому району из высотных зданий для избранных. М-да, а тут все серьезно, просто так никого не пускают. У нас только дворы закрывают от посторонних, а тут целые районы.

Прямо как в стародавние времена — за шлагбаумом живут простые смертные, а после шлагбаума уже приближенные к верхам.

В Москве вообще как-то более четко чувствуется эта черта, которую сильные мира сего провели между собой и простыми обывателями, и на это уже даже никто внимания не обращает. Как будто так и надо, как будто сотню лет назад никто не устраивал революцию, словно после этого наши родители, бабушки и дедушки не жили семьдесят лет под лозунгом «Вся власть советам!» Нет, я, конечно, не особо застала тот период, мне-то было всего-ничего, когда случилась вся эта байда с перестройкой, только-только в школу пошла. Однако же… именно в эти моменты, когда видишь такие перемены, разницу между обычным серым и грязным городом и вот этими ухоженными газонами да идеальным асфальтом, то сразу понимаешь — ты по сути никто, обыкновенный человек. А вот тот, кто позволил тебе сюда проехать, — вот кто настоящий хозяин жизни. И тут главное — не обольщаться… Ведь даже если этот самый хозяин жизни умудрился узаконить с тобой отношения, не стоит думать, что вот он, билет в шикарную безбедную жизнь, ванная с шампанским, и ты вся в шоколаде, обсыпаешь брюликами с ног до головы… Все не так просто. Еще неизвестно, в какую цену все это замужество обойдется.

И мне не вставляет вот эта поговорка: «Лучше рыдать в собственном лимузине, чем в трамвае». По мне, так лучше вообще не лить слезы, а жить счастливой и беззаботной жизнью, но мы предполагаем, а судьба или высшие силы — располагают.

Ухмыльнувшись на несвойственные мне философские размышления о бренности бытия, я выхожу из машины, хватаясь за заботливо подставленный локоть Тарасенко, и мы идём в высокое десятиэтажное здание.

Консьерж на входе, лицемерные улыбки при встрече с соседями, моё легкое удивление от того, что в доме Тарасенко живут настолько знаменитые медиа-звезды, поездка на лифте — и вот я вхожу в святая святых своего врага.

Пока Тарасенко отвлекся на разговоры со своим начальником службы безопасности и удалился в одну из комнат, захлопнув дверь перед моим носом, я, не снимая обуви, брожу по первому этажу в легком удивлении. Минимализм процветает во всем. Да и вообще на квартиру эти апартаменты совсем не тянут, больше на какой-то офис. Белые, серые и черные тона. Где-то они переплетаются между собой, например, в гостиной, и смотрятся вполне гармонично. Какие-то невнятные статуэтки из вытянутых человеческих фигур, застывших в разных позах, стоящие то тут, то там. Словно здесь живет сама Медуза Горгона, одним своим взглядом замораживающая непрошеных гостей.

Кожаные однотонные диваны. Такие же однотонные стены, то черные, то белые, то серые…

Бр-р… Да в гостиничном номере и то уютнее было.

Кухню нахожу сразу же, тут же заглядываю в холодильник. У меня всегда после стресса разыгрывается нехилый аппетит, и я начинаю поглощать всё, что вижу. Вот и сейчас, чувствую, что еще немного — и сожру весь холодильник. Даже забываю, что после больницы и секс-аттракциона в машине мне бы не помешало сходить в душ.

Пока выставляю найденную еду на стол — слышу, как со спины подкрадывается мой новоявленный муж.

Как я поняла, что это он, а не кто-то из охраны? Да все очень просто — по запаху. Этот аромат я, пожалуй, ни с чем бы не перепутала. И что самое отвратительное, я вновь хочу этого мужчину… Кажется, я на почве стресса совсем рехнулась.

— Аскетичненько тут у тебя, — не оборачиваясь, высказываю Тарасенко, чтобы хоть как-то разбавить эту гнетущую тишину, и капризным тоном добавляю: — А обслуга где? Учти, я батрачить на тебя не собираюсь! У меня слишком тонкая душевная организация, руками работать я терпеть ненавижу.

Повернувшись и не глядя на Женю, обхожу его стороной. Найдя микроволновку, закидываю туда контейнер с моим ужином.

— Квартиру купил, всего месяц назад, времени на ремонт не было, — с нотками вины в голосе оправдывается Женя. — Это все осталось от прошлого хозяина. И у меня есть приходящая домработница, не люблю, когда в доме живут посторонние. Я же говорил, что у меня в Испании есть отдельное бунгало для слуг. И моя жена никогда не будет батрачить на меня, — недовольно добавляет он.

Почему-то хочется улыбнуться. Приятно, когда такие, как этот мужчина, пытаются перед тобой оправдаться. Надо же, понятия не имела, насколько весело быть стервой.

Игнорируя Тарасенко, беспардонно шарюсь по шкафчикам (никогда бы себе этого не позволила в незнакомом доме, но это же дом моего мужа, а значит, и мой?), нахожу себе кружку, тарелку, вилку, нож, пакетированный чай. Демонстративно выставляю всё это на стол, и пока мой ужин разогревается, не забываю еще и включить чайник.

Женя все это время изваянием стоит посреди кухни и пристально наблюдает за моими действиями. Ощущения, словно хищник выжидает, когда его жертва расслабится и он сможет напасть.

Странно, но от его прожигающего взгляда внутри меня потихоньку закручивается желание. И я уже представляю, как Тарасенко меня прямо на этом столе раскладывает, вставляет свой приличных размеров член и таранит так, что пар из ушей идет…

Интересно, а если я попробую с ним анальный секс, будет сильно больно? Или надо какие-то игрушки сначала использовать, чтобы немного подготовиться к таким размерам? Эта идея настолько захватывает меня, что перед глазами даже встает порно-сцена с участием меня, Тарасенко и розовой силиконовой пробочки.

Слава всевышнему, щелкает чайник и пикает микроволновка, отвлекая меня от похотливых мыслей и заодно оповещая, что мой ужин готов. Я мысленно встряхиваюсь, как мокрая псина, и начинаю уже потихоньку сатанеть от собственных мыслей, но ничего поделать не могу. То ли этот интриган пользуется какими-то феромонами, то ли от стресса у меня действительно совсем кукушка поехала, что я даже подумываю о запретном для меня виде секса. Да-да… даже у шлюх существуют какие-то пределы допустимого. Минет, куни, классический секс — без проблем. Могу даже партнера трахнуть фаллоимитатором, если настроение будет и он хорошенько попросит. Да что там, я даже пробовала МЖМ и ЖМЖ. А вот анал — ни-ни.

Что будет есть Тарасенко, мне глубоко до лампочки. Заботиться о нем даже под страхом смерти не собираюсь. Поэтому вытаскиваю контейнер, демонстративно несу его к столу, аккуратно выкладываю себе овощное рагу с мясом, убираю контейнер с остатками еды обратно в холодильник (плевать, что холодильник таким образом может сломаться, еда-то еще не остыла). Неспешно возвращаюсь к чайнику и, скривившись, достаю чайный пакетик из упаковки. И чтобы хоть немного разбавить здоровую тишину, начинаю недовольно бурчать:

— Терпеть не могу чайную пыль со всякими вредными добавками. У меня дома всегда настоящий китайский есть, специально раз в три месяца летаю в Пекин и пополняю запасы. Как ты можешь это пить? Кто у тебя следит за покупками? Домработница? Оштрафуй её, чтобы не покупала всякую … дрянь!

 Последнее слово я выкрикиваю от страха, потому что кое-кто делает бросок и, подхватив меня под попу, стремительно приближается к широкому подоконнику… Мамочки, кажется, не у меня одной кукушка поехала. Пришлось ухватиться руками за шею Тарасенко, а ногами оплести его пояс, чтобы не упасть, и через трусики я отчетливо чувствую его нехилый такой стояк.

— Тарасенко, я есть хочу, и мне надо помыться, — возмущенно рычу я, когда он садит меня на подоконник и молча начинает через верх стягивать платье. Когда я слышу, как трещат швы, лихорадочно бью Женю по рукам. — Ты его сейчас порвешь! У меня больше надеть нечего!

— Это хорошо, что надеть нечего, — ухмыляется он. — Значит, ты никуда не поедешь, и сможешь выйти из моего дома разве что голой.

После этих слов внутри все холодеет, словно на меня ведро холодной воды вылили, а за шиворот еще и льда насовали. Когда-то, много лет назад, его брат мне то же самое сказал в тот момент, когда рвал моё платье. То самое, что я купила ради Жени, потратив все скудные студенческие сбережения. Мне же хотелось быть для него самой красивой.

Паника накатывает волной, и я уже всерьез начинаю отбиваться, слабо соображая, что передо мной Женя, а не его братец с дружками…

— Пол холодный, — говорю хриплым голосом, когда наконец-то в голове проясняется. Я понимаю, что у меня был очередной приступ паники. Хотя последний случился лет эдак пять назад, и я уж думала, что тот был действительно последним… ан нет. Тарасенко умудрился пробудить всех моих демонов лишь одной фразой. Кто бы мог подумать?

— Ты нормально себя чувствуешь? — слышу нерешительный вопрос своего мужа.

— Нормально. А если ты меня отпустишь, дашь пожрать, помыться и поспать, так будет вообще супер, — мой голос пропитан сарказмом, хотя на самом деле я до чертиков напугана.

Отголоски событий прошлого все еще внутри меня. Но чтобы их прогнать, мне нужно как следует разозлиться, а не получается. Вот я и пытаюсь скрыть свой страх за сарказмом.

Тарасенко наконец-то освобождает меня и даже помогает встать с пола. Самое смешное, что я в упор не помню, как и когда он меня на пол свалил, да еще и так грамотно придавил, что боли или какого-то дискомфорта я не чувствую.

— Что с тобой случилось? — спрашивает Женя, пытаясь поймать мой взгляд.

Я в ответ криво улыбаюсь и иду к раковине, чтобы помыть руки. Меня все еще потряхивает от ярких воспоминаний. Не знаю зачем, но я все же решаю объяснить Тарасенко, что же действительно со мной произошло. Я включаю кран, выдавливаю жидкое мыло на руки, и слова сами льются из моего рта:

— Когда-то я гордилась своей памятью, ведь мне не надо было, как многим детям, корпеть над учебниками и подолгу что-то зубрить. Достаточно один раз прочитать или прослушать — и у меня словно картинка в голове отпечатывается, или запись голоса включается. Училась я играючи. С легкостью наизусть пересказывала любые стихи или тексты, причем очень больших размеров. Побеждала на всевозможных городских олимпиадах… Что уж говорить — я была гением. Я бы, может, и через класс скакала, да только вот мои родители не видели в том особого смысла. Да и я тоже. У меня в классе были друзья, и терять мне их не хотелось. Потому и училась я, как все дети, в обычной десятилетке. Вот только кто ж знал, что моя идеальная память станет со временем и моим проклятием? И теперь, стоит хоть одной знакомой фразе сорваться с губ абсолютно любого человека, как меня накрывает лавиной воспоминаний. Самое ужасное, что я даже не в состоянии отличить, где прошлое, а где настоящее. Я настолько погружаюсь в них, что…

Я резко обрываю свою речь — и вдруг с ужасом понимаю, кому только что открылась. Внутри все холодеет от страха. Я нерешительно поднимаю взгляд, ожидая увидеть торжество победителя. Ведь я по собственной воле вложила в руки врага оружие против меня. Однако вижу совсем иное — вину. Женя резко опускает взгляд, подходит к холодильнику, дергаными движениями вытаскивает запотевший контейнер с остатками моего ужина. С контейнером в руках, он подходит к шкафчику вытаскивает из него вилку, возвращается к столу, садится и начинает есть. Прямо так, из контейнера.

Я тоже решаюсь все-таки поесть. Война войной, а обед по расписанию.

Какое-то время мы молча работаем челюстями, а затем Тарасенко делает то, чего я меньше всего от него ожидала. Он берет мою кружку и пьёт МОЙ чай.

— Эй, это мой чай! — возмущаюсь я.

Женя пожимает плечами и с хитрой улыбкой отвечает:

— Мне никто чаю не налил, значит, буду пить твой.

У меня нет слов, я сижу с открытым ртом, и в шоке смотрю на своего мужа. Нет, это ж надо… Вот наглец!

А Тарасенко как ни в чем не бывало продолжает поедать свой ужин, запивая его МОИМ чаем!

В итоге мне ничего не остается, кроме как встать, достать новую кружку и заварить новый пакетик.

Женя на мои действия смотрит с веселой ухмылкой.

Мне так и хочется сказать какую-нибудь колкость, но почему-то на ум не приходит ничего интересного. Да и таким поведением он заставил меня растеряться, и хуже того — почувствовать вину. Ведь я могла бы нам обоим накрыть на стол, но я же не захотела, вот ему и приходится теперь есть прямо из контейнера и пить мой чай.

Господи, ну что за глупость вообще? О чем я думаю? Я несколько минут назад устроила безобразную истерику, а затем раскрыла свою самую главную тайну, вложила в его руки оружие против меня, взвела курок, осталось разве что нажать на спусковой крючок… и виню себя за то, что не налила чаю своему врагу?

Нет, Крис, ты неисправима…

Выдохнув и покачав головой, я встаю, собираю посуду, иду к мойке. Быстро всё мою и, убрав в сушку, оборачиваюсь к стоящему позади меня мужчине. В его руках я вижу пустой контейнер с вилкой и чашку.

— За меня помоешь? — спрашивает этот наглый тип, а его губы при этом подозрительно подрагивают, словно он пытается скрыть улыбку.

Выхватив со злостью посуду из его рук, я быстро мою и её. Вытираю руки полотенцем и, обернувшись, давлюсь воздухом. Мой муж вытирает со стола. Я думала, что видела в жизни всё, но нет… Тарасенко с тряпкой в руках — это поистине эпичное зрелище.

— Что, — тут же оборачивается он, почувствовав мой взгляд, — ты закончила?

— Да, — киваю я и, не выдержав, с искренним удивлением добавляю: — Ты умеешь вытирать со стола?

Его губы раздвигаются, и я вижу идеально белые зубы. Да уж, вот от этой улыбки я всегда и сходила с ума. Кто-то делает голливудские улыбки наигранными и неестественными, но только не Тарасенко. Этот мужчина всегда умел улыбаться так, что у всех девчонок с нашего курса колени подкашивались. Как, впрочем, и у меня.

— Умею, — слышу я его веселый голос. — И посуду мыть, и убираться тоже. Я много чего умею, разве что крестиком вышивать не научился. Но если приспичит, то и это смогу.

— Как Матроскин, что ли? — зачем-то переспрашиваю я, завороженно разглядывая мужа, который очень медленно приближается ко мне с тряпкой в руках, а затем так же медленно наклоняется и, практически касаясь моих губ своими, кладет тряпку на раковину. И тихо шепчет:

— Понятия не имею, кто такой Матроскин. Идем, покажу тебе нашу спальню. И ванную комнату. Приведешь себя в порядок, да и лекарства от аллергии надо на ночь принять.