Пожалеть монстра

Глава 7

Малыш

Ничуть не лучше домишко оказался, разве что обжитой, с разной утварью, торчащей по углам, и печурка горячей. Пол чистый, не засаленный, кухня шире, да и в целом изба выглядит жилой, съедобным тащит с кухоньки. У окна мешок с картохой, в ящике лук, прикрытый тряпочкой. Не ухоженно, правда, интерьер как из фильмов ужаса, но я разве знал другое? Что-то подсказывало внутри, что, будучи мужиком по имени Демид не захаживал я в такие дома, ох, не захаживал!

- Располагайся. Малыша вот сюда давай. – женщина наскоро сдвигает потертые кресла и на сиденье набрасывает покрывало. Умно. Почти настоящая детская кроватка. – А ты куда?

Запрыгивая на все это, устраиваюсь в ногах у закрученного в пеленки ребенка.

- Пусть он будет, теть Тань. Даня как будто спокойнее с ним, да и Малыш не замерзнет на полу.

- Вот те и собака! Чудо-юдо болезное! – оскорбительно качает головой, но я не в обиде. Глядя на себя самого, мне и страшновато так жить. Благо что зеркала мне не попадаются на уровне роста, попрощался бы с рассудком. – Ох, и сердобольная ты, деточка. Вся в бабку! Та тоже домой живность тащила, и надо, и не надо…

Хозяйка Лида с невнятной теткой усаживаются за стол. Пыхтящий чайник, хрустящее печиво, что- то еще… Лида посмеивается, и даже оттаивает, насколько замечаю. Мужиком в этой избе и не пахнет, и тетушка расцветает, болтает без умолку, матерясь да охая. Ее усталое морщинистое лицо идет румянцем, платок развязывает, хитро улыбается. Лида усталая, но больше не напряженная, оглядывается на нас с мальцом. Как же так: город с теплыми батареями в квартире, транспортом, матерью под боком в конце концов хуже, чем вот такая изба? Она действительно рискнула и убежала с грудничком на руках?

Внезапно за окном слышатся шаги. Всего мгновения, но женщины еще не в курсе, зато слышу я. Шерсть неприятно поднимается на загривке дыбом, и я поднимаюсь на свои худые лапы, рыча. Губы над пастью подергиваются, не могу контролировать это, и сердце заходится диким стуком.

- Опасность! Чужак! Кто-то идет! – ору, что есть силы, крутя головой, хвостом, перебираясь через младенца и занимая место на краю самодельной кроватки.

- Ты ждешь кого-то? – Лида замечает мое волнение.

- Мужик какой-то… - тревожно говорит женщина, глядя в окно и хмурясь. Поднимается из-за стола.

Лида вместе с ней. Бросается к нам, а меня уже колотит вовсю, словно в розетку включили… Лапы дрожат, рычу и фыркаю одновременно, будто закашливаюсь…

- Тихо, Малыш… Нас не тронут… - испуганно смотрит на меня. Потом на мальца, гладит меня по взъерошенной шкуре…

- Да как же не тронут?! Чужак! Шаги тяжелые! Мужик крупный! Да не один! – задыхаюсь от волнения…

- Эй, ты кто такой? Куда… - кричит тетка в сенях, и следом за ее возгласом в комнату вваливается мужичара отнюдь не тщедушного телосложения. Лида замирает сидя, напрягается всем телом. Вытягивает спину.

- Кто будешь? – хитро скалится, останавливаясь.

- Внучка тети Тани. Приехала вот… жить негде. – отвечает, а сама едва дышит.

- Да ладно, заливать… Лидия Михайловна. Собирай дите. Столица ждет…И без фокусов и воплей давай. Не пугай ни ребенка, ни себя. Никто тебя не тронет, цацу… - он жадно оглядывает ее с ног до головы. – Думал, у Демида телка шикарная, а ты малявка обычная, шалава провинциальная…

Я не выдержал… Видит Бог, я делал усилия над собой, но именно эти слова укололи меня прямо в задницу! Нет, в душу, хотел сказать!

- Ну, че сидишь, пялишься? – мужик рванул Лиду за локоть, но та решила увернуться и неудачно дернула рукой так, что чуть не рухнула на кроватку мальца.

Не чуя ног, кидаюсь вперед и защелкиваю хилые шатающиеся зубы на дурно пахнущей лосьоном мужичьей морде.

- Сука! Убери его! – избу оглашают дикие вопли, а ведь я повисаю, буквально отключая мышцы. Считается, что только охранные псы с крупными челюстями так могут. Ан-нет! Запросто! Зубы бы не отвалились… Вишу. – Убью, тварь!

Мужик размахивает руками и шагает, пятясь, и тут он как подкошенный валится на пол. Боже… Тетушка, растрепанная и запыхавшаяся ухват от печи в руках держит… Смотрю., охреневая, а сам чувствую, как по морде течет кровь. Прокусил я стало быть своими колышками крепкую рожу…

- Оторви его, теть Тань! Нам уходить надо!

- Да куда ты пойдешь! – громогласно басит, сажая голос. Она возится с чем-то на полу, но «мой» мужик остается неподвижным.

- Падлы две…

Позади слышится еще один мужской голос… Не знаю, чем второго мужика огрела боевая тетушка, да только в мое слабое тельце влетает что-то… Кирзовый сапог или кусок резины… В бочину прямо… Перед глазами тут же принимается кружить мошкара. Челюсть расслабляется, и вот я уже тупо пялюсь на коцанную физиономию, замирая рядом с ней на полу…

- Он в него попал! Татьяна!

- Да брось ты пса!

- Малыш!

Девчонка трясет меня за лапы, но я и сам как-то резко осознаю, что жизнь буквально улетает из моего болезненного тельца. В глотке жжет, словно закипает все внутри…

- У него кровь горлом, все, пришиб его сволочуга… Надо увести тебя с ребенком в летнюю кухню. Там… за огородом у меня домишко, помнишь?

Суета воцаряется в небольшой избе, с лежащими на полу мужчинами, плачущим на разрыв ребенком и хрипящим кровью мной. Вижу сюжет как сверху, словно вылетел из тела бедолаги.

- Да какая кухня… - причитает Лида, придерживая одной рукой ревущего ребенка, а другой… гладя меня…

* * *

- Ну, что? Продула, святоша? – вокруг темного аура светилась синими всплесками, воздух вибрировал искорками, настолько сладкой была его победа.

- Еще не кончен бал! – возмутилась светлая сущность. Она все еще не верила, но какая-то ее малая часть, кусочек, по-тихому надеялся…

- Какой по-твоему бал? Совсем рёхнулась, светлая? Глаза разуй свои, его любят, им дорожат! Старая никчемная псина, а нужен! Реабилитируй немедленно!

- Скорый какой… А дальше? И бабки ему? И все плюшки материальные?

- Ниче не надо! Демид все разрулит! Он же боец!

- Демид твой великоразвитый бандит! Знаю я, как он разрулит… Припомнит, где беретты купить…

- Не будет он так… Ты ж видишь, погнули мы его в нужную сторону. Твою, надо сказать! Светлую… Ну, сдайся, цыпа моя пухлявая… - темный приобнял своей сияющей аурой светлую, будто руку на плечо положил, ту аж передернуло.

- Хммм… - недовольно хмыкнула, но чем-то щелкнула… Повинилась, так сказать, мужику…

* * *

- Ой, Матушки!

- Тише, теть Тань… - Лида попятилась и села прямо на пол, больно ударяясь копчиком. Мальчика, правда, из рук не выпустила, и тот замолчал, оборачивая головку.

- Ой, Матушки! – повторила тетушка, уходя нотками голоса в глубокое сипение… - Голый…

- Демид… - слышу ее благословенное слово.

Он узнала меня. Не знаю как, не знаю зачем и что делать теперь с этим, но мне, блядь, теперь ясно все как небо! Я Демид, та отборная сволочь, из-за которой моя Лида сорвалась из города, и за которой охотятся эти двое премерзких упыря… Поднимаюсь, оглядывая себя… Действительно голый… И член есть! Господи, у меня снова есть член! И ноги человечьи! И руки!

- Откуда мужик… - нервно стонет один из терпил с пола.

- От верблюда, млять… - шагаю к нему, лихо заламывая ему руки до хруста за спиной. По-ментовски, по-старинке… Когда оба локтя ломаются в суставе от боли теряешь сознание надолго, и уж точно больше не сможешь швырнуть что-то в беспомощного пса!

Оборачиваюсь. Лицо девчонки – не передать! Белое как простыня… Губы дрожат. Мальчонка захныкивает снова…

- Ну, здравствуй, девочка. – протягиваю руку, и она дает ее, позволяет помочь ей подняться. Помогаю, придерживая…

Смотрит во все глаза, будто каждую черточку мою срисовывает, пожирает и выжигает… Слезы застывают на ресничках, а малой вдруг головку поворачивает ко мне… Сверху вниз мне точно видно… Родинка как у меня на подбородке, и глазищи мои… Темные, глубоченные как у живой куклы… Ротик такой маленький и кулачки… Беру ручку и подношу к губам. Целую… Даже будучи псом не знал я лучше запаха… Вот же о чем она бухтела тогда! Пацан-то…моя кровь! Моя… Дикая, брошенная, никому когда-то не нужна… Моя кровь!

- Демид… - захлебывается Лида, дрожа всем телом и прижимая мальчонку. Пятится, а я и дышать боюсь… - Ты ведь не… Не смей, Демид! Он не твой! Я от Комарова родила! Изменила тебе! Тогда… после клуба!

Дуреха… Какая же безответная и добрая, какая же прекрасная, моя дуреха… Мальчонку держит, дрожит и плачет, полосуя мое каменное сердце. Нет, не каменное вовсе, раз больно так, до искр перед глазами.