ТВОИ НЕ РОДНЫЕ

ГЛАВА 6

– Увольняй! Никуда я не пойду! – попятилась к стене, споткнувшись о ведро, чуть не упала. – Вы с ума сошли все? Что вам от меня нужно! Я ни к кому не пойду!

Жермен пришел не один, привел двух охранников, они втроем зажали меня у стены возле лестницы. Я к ней спиной прижалась и смотрю на них по очереди. Поверить не могу, что со мной это происходит. В первый же день работы. Ведь было внутри ощущение, что нельзя сюда идти, что добром это не кончится. Но какие, к черту, предчувствия, когда меня наконец-то взяли и даже пообещали аванс в первый же день, и пусть парень, который назвался Жерменом, при мне вдыхал дорожки какого-то порошка со стола, я схватилась за эту работу и в упор не хотела ничего видеть. Я думала только том, чтобы тете Соне хотя бы на еду дать и начать жилье искать.

– Пойдешь, сука! Раздень ее!

Кивнул на меня, тряхнув длинным чубом, и смотрит своими мутными глазами, подтягивая рукава кислотного цвета свитера чуть выше локтя. Руки худые, в татуировках и несколько браслетов на запястье звенят.

– Та ладно, Жор, уймись… она ж не из этих.

Сказал один из охранников и на меня быстро посмотрел. В глазах промелькнула жалость, и я ухватилась за нее, как за спасательный круг.

– Да... не из этих. Пожалуйста!

И все еще понять не могла – зачем я им, почему вдруг меня заставляют идти к какому-то клиенту. Я всего здесь пару часов, и меня не видел никто. Я не накрашена, одета, как попало. Я не могла привлечь чье-то внимание во всем этом.

– Та по х*р, из каких! Ты знаешь, кто у меня там сидит? Я ее лично, суку, раздену и приволоку к нему за волосы. Хочешь, чтоб нас закрыли, и Шаня тебе и мне яйца оборвал? Он ее захотел. ЕЕ. Так что пусть идет и отсосет ему, или чего он там хочет. Давай, Ден, убеди девочку раздеться или раздень ее сам.

Один из охранников, лысый здоровый боров, посмотрел на другого и двинулся на меня. У этого уже никакого сочувствия в глазах не было, совершенно отмороженный взгляд. Ему приказали – он делает. Если ударит, от меня мокрого места не останется.

– Ребята, пожалуйста. У вас же девочек много. Я… же не из … не из таких… я прошу вас! У меня ребенок маленький дома, я уберу здесь все и уйду.

Но меня схватили за волосы и впечатали в стену с такой силой, что из глаз искры посыпались и подогнулись колени.

– Слушай сюда, соска драная. Ты знала – куда шла. Не в магазин и не в кондитерскую, и не в детский садик. Ты пришла туда, где девочки перед большими дядями за деньги ноги раздвигают. Если тебе скажут сосать – будешь сосать! Ты аванс свой хочешь? – Жермен подошел ко мне сзади и тонковатым голоском на ухо пищит, потом за волосы дернул и о стену ударил головой так, что перед глазами потемнело и губу засаднило, развернул к себе. – Дам больше, если сделаешь, как сказал, и клиент доволен останется! Быстро разделась и пошла. Похороню суку, если что-то не так будет!

От ужаса у меня все узлом в животе скрутило и дышать стало нечем. Тронула губу, на пальцах кровь осталась. Перевела взгляд с Жермена на охранников и обратно.

– Пожалуйста, я прошу вас, – очень тихо, чувствуя, как по щекам слезы катятся. – Я ничего не умею и не знаю.

– Я сказал – раздеться, или тебя пацаны по кругу пустят. Бесплатно. Для повышения квалификации и опыта.

Я всхлипнула, а он отпустил мои волосы.

– Размер обуви какой?

А меня трясет, зуб на зуб не попадает, и я понять не могу, что он от меня хочет. От страха болит низ живота, и сердце как клещами зажато. Только бы не сделали со мной ничего… все можно пережить. Я переживу. Мне домой надо. К Машеньке.

– Тридцать седьмой.

– Неси туфли, Фил. У девок возьми. Давай, сучка, в темпе.

Я стянула вещи с себя, как в каком-то трансе, пытаясь как-то скрыться от их взглядов, отвернуться к ним спиной, прикрываясь руками. Это даже не страх, это панический ужас и шок. Мне помогают, выдирая из рук футболку и отбрасывая лосины в сторону под лестницу.

– Я сама. Не трогайте меня. Не надооооо.

– Трусы свои позорные и лифчик допотопный тоже снимай! Снимай, бл*дь! Не то сейчас пацаны с тебя снимут. А она ничего, а, Фил? Быренько ты туфли подогнал. Этот не зря на нее глаз положил. Сиськи большие и задница сочная. А с виду худая, все под своим мешком спрятала. У тебя не встал, м? На Аленку нашу похожа… тебе ж нравятся такие блондиночки сиськастые. Я б ее натянул.

– Натянешь потом. После нашего гостя. Давай, переодевайся, сучка!

Я быстро натягивала на себя трусики, больше похожие на две нитки, блестящую короткую юбку и эластичный топ. Они даже не смотрели на меня, ржали, курили. Насмотрелись, наверное, на тех, что на сцене, а мне до них далеко. Только почему-то это не имело сейчас никакого значения. По лестнице спустились несколько танцовщиц и равнодушно прошли мимо.

Я хотела крикнуть, а потом вдруг поняла, что всем плевать… а я сама виновата. Я не должна была лезть в это место. Должна была понимать, что такое может случиться. Дура. Почему я всегда такая дура. Дрожащими руками застегнула босоножки на высоких каблуках, чуть ногу в них не свернула. Подонки повернулись ко мне, и лысый присвистнул.

– Че? У нас даже уборщицы те еще куколки, а? Шаня доволен будет.

Жермен схватил меня под локоть.

– Если все пройдет хорошо, получишь хорошие деньги, поняла? А что не так – укопаю, усекла? Все! Пошла!

Кивнула, глотая слезы, подворачивая ноги на лестнице, меня волокли под руки. Я от страха даже сопротивляться не могла. Мне казалось, я снова в каком-то кошмаре, как когда-то очень много лет назад, когда Егор выгнал меня из дома, и я так и осталась стоять на улице с сумкой и дочкой на руках.

По коридору шла, оборачиваясь назад, в какой-то беспомощности и жалкой надежде, что кто-то увидит, вмешается, а стук каблуков тонул в красной ковровой дорожке, пальцы охранника стискивали мою руку до синяков, дотащил до какой-то двери с серебристыми буквами «ВИП 6» и втолкнул в нее за затылок.

Я с трудом удержала равновесие и на мгновение словно ослепла от неонового луча от светящегося шара под потолком. Позади что-то щелкнуло, и я поняла, что закрыли комнату снаружи. Невольно забарабанила в дверь.

– Выпустите меня! – в истерической попытке подергала ручку.

– Я же говорил, что панель – это твое место. Здравствуй, Аня.

От этого голоса наяву и настолько близко в замкнутом пространстве по коже прошел очень болезненный разряд электричества. И тут же волной едчайшей и неразбавленной ненависти вместе с пониманием. Как же я не поняла сразу, кто все это придумал, не поняла, чьих рук это дело. Кто загонял меня, словно дичь, в свой капкан и ждал, когда я в него попадусь и… я все же попалась. Медленно обернулась, глядя на него из-под спутавшихся и прилипших к заплаканному лицу волос.

– Как и твое среди шлюх.

Сидит в кресле. Хозяин жизни в темном костюме, ноги широко расставлены, руки на спинке, и первые пуговицы белой рубашки расстегнуты. В неоновом свете она не просто белая, а светящаяся, как и белки его глаз. Кожа контрастом темная… он всегда был смуглым. К нему загар цеплялся даже зимой.

«– Шумаков, скажи мне – ты ходишь в солярий?

– А ты?

– Что?

– Если ты ходишь, и я хожу. В твой.

– Не хожу.

– Я знаю… хочешь пойти?

Пальцы с моими сплетает и в глаза смотрит невыносимо пристально, даже не моргает. Красивые у него глаза. Светлые, нежные… даже взглядом ласкать умеет, а иногда и сжигать в пепел, так что стонать от возбуждения вслух хочется.

– Нет. Я просто спросила. У тебя кожа смуглая.

– Правильно, не надо в солярий. Мне нравится, когда ты такая белая. Нравится быть на тебе темным… когда руку на грудь кладу, и контраст этот, пиз**ц.

– Перестань! Я же о другом говорила.

– Почему? Представила, да? Что представила? Как ласкаю тебя?

– Перестань! Мы же в кафе!

– И что? Оближи губы, Нютааа…»

Как же я любила его тогда. До безумия, до исступления. Нельзя так любить, правильно мама говорила. Нужно себя себе оставлять. Не отдаваться всей душой. А сейчас моя ненависть плескалась и выплескивалась наружу. Мне кажется, ею пропитался воздух вокруг нас. И у нее даже запах есть. Она воняет сгоревшей проводкой, и мне кажется, я вся дрожу от нее.

– Как давно ты себя причисляешь к шлюхам? А где же «я не такая, я жду трамвая»? Как раньше?

Затянулся сигаретой и усмехнулся, зубы сверкнули в полумраке, и он всколыхнул лед в бокале.

– Чего ты хочешь от меня?

– Сейчас или вообще?

Очень сильно работали кондиционеры, и мне казалось, что я превращаюсь в кусок льда. Я еще никогда не видела у него такого жуткого выражения лица. Даже когда выгнал меня, не смотрел вот с этим ледяным цинизмом, замораживая меня на кристаллы и заставляя бояться. Вдоль позвоночника словно прошлись иглами, вгоняя их под самые кости и заставляя выпрямиться, напрягаясь всем телом.

– Вообще, – очень хрипло.

– Я и сам не знаю. Но точно знаю, чего хочу от тебя сейчас. Иди на сцену, Аня.

Судорожно сглотнула, и хочется заорать, броситься на него с кулаками, но меня останавливает этот взгляд, которого раньше я никогда не видела – замерзшая ртуть или иней поверх стального клинка. Отрицательно качнула головой. А он открыл портмоне и достал несколько купюр, положил на стол.

– Тебе ведь нужны деньги?

И я понимаю, чего он добивается – чтоб я доказала своим поведением, что он не ошибся – я шлюха.

«Шлюха! С кем трахалась? С кем, твааарь?! Я убью тебя! Слышишь, мразь? Я тебя убью? С кем, мать твою? Чья она?»

Вздрогнула, выныривая из воспоминаний, и процедила сквозь зубы:

– Пошел ты!

Склонил голову к плечу, усмехаясь. Вся его былая эмоциональность исчезла, и вот эта циничная ухмылка с тяжелым взглядом из-под полуопущенных век заставляла покрываться мурашками и подрагивать.

– Ты отсюда выйдешь, только когда станцуешь, Аня. Если на это потребуются сутки – ты будешь стоять на этой сцене сутки. Двое суток – значит, двое. Неделя – значит, неделя. Без воды, еды и туалета. Тебе ведь надо домой к дочери?

– Ублюдок!

– Так обычно называют детей, рожденных вне брака или от другого мужика? Верно? Я вроде был рожден в браке и от своего отца… МОЯ мать шлюхой не была.

Не договаривает, давая мне прочувствовать каждое слово. И то, что спрятано между строк. И у меня щеки полыхают, как от ударов… как тогда, когда бил бумагами по лицу, а потом ладонью наотмашь, швырнув мне результаты проклятого теста. И сейчас он меня бил еще раз только уже намного чувствительней, потому что просчитал каждый удар.

– Иди на сцену, Аня. Ты ведь еще не разучилась двигаться? Станцуешь, разденешься догола, возьмешь деньги и свободна. На сегодня.

– За что? Что я сделала тебе, спустя пять лет? Ты ведь уже успел забыть обо мне!

Опрокинул бокал до дна и затушил сигарету в пепельнице, медленно поднял на меня взгляд:

– Давай, я жду! А я очень не люблю ждать.

Посмотрел на часы, а потом снова на меня.

– Каждая минута моего ожидания – равна часу. Буду ждать пять минут – ты просидишь здесь пять часов.