ЛюБоль

Глава 4.2

Я остановился, тяжело дыша и чувствуя, как начинает печь глаза и драть

горло от понимания – нас предали. Разделили с табором и напали…Потом я

узнаю, что и от табора ничего не осталось.

На нас напали те, кто должны были протянуть руку помощи. Мирный

договор был нарушен именно сейчас, когда отец распахнул ворота для

предателей и сам впустил смерть на улицы нашей деревни.

Я рванул туда, в самое пекло, доставая пистолет, содрогаясь от вида

мёртвых тел, оглушенный воплями ужаса и агонии.

Эти твари заметили меня сразу, мальчишку, который с яростью дикого

зверя кидался на них, ранил парочку, а одному попал в голову. Я обезумел и

вращал глазами от сумасшествия, содрогаясь от лютой ненависти.

– Сдохните, твари проклятые, сдохните, суки! – срывающимся голосом,

доставая нож и полосуя каждого, кто бросался ко мне, кто обманулся моим юным

возрастом и пытался преградить дорогу к дому, из окон которого валил дым и

раздавались душераздирающие крики и плач. Всё, о чем я думал сейчас – это моя

семья. Я должен найти брата и мать, вытащить из этого пекла. Если успел. Если

они еще живы.

– Хватайте звереныша. Ведите к Олегу Александровичу.

– Эта бешеная собака зарезал двоих наших людей. Не подпускает к себе,

ублюдок. Не подступишься.

– Эта бешеная собака сын Баро. Возьмите его и тащите во двор, пусть

смотрит, как поджаривают яйца его папаше и брату и трахают его ведьму-мать.

Я ловко изворачивался от их лап, пока меня не окружили со всех сторон,

оттесняя к забору. Проклятые твари впятером на одного и рассчитывают, что я

сдамся – черта с два. Ману не сдается. Лучше пусть убьют, на х*р.

Меня придавили к ограде, избивая ногами и руками, оглушая ударами по

голове, пока я не упал. Сын Баро не сдастся белым псинам. Они взяли меня

только сворой. Так бы не смогли. Каждый лет на десять старше и крупнее

телосложением.

– Тащите его к Лебединскому – пусть решает, что с ним делать.

– Прострелить башку и в братскую могилу к его сородичам. В лес!

Меня волоком потащили по земле в сторону дома, где посреди мертвых

тел, в лужах крови стояли люди местного царька и вершили свое правосудие.

Надо же, он и сам не побрезговал и принял участие. Мой отец стоял на коленях с

приставленным к голове пистолетом. Мою мать и брата держали ублюдки

Лебединского, приставив к горлу ножи. В разорванной одежде, заплаканные,

перепачканные кровью. Я посмотрел на Дани и на миг закрыл глаза, чувствуя, как

слёзы обожгли веки. По его мертвому взгляду и окровавленным ногам я понял,

что с ним сделали проклятые твари. Я не хотел думать о том, что они надругались

над мамой. Настолько больно мне не было никогда. Это плевок в самую душу.

Ударить больнее вряд ли возможно. Тронуть самое святое для мужчины: мать,

жену, ребенка. Испачкать самое чистое и неприкосновенное. Посреди всего этого

безумия в светлом костюме стоял сам Лебединский. Не измазанный кровью и в то

же время перепачканный ею с ног до головы. Он осматривал оставшихся в живых

цыган со снисходительной усмешкой на тонких губах. Высокомерный и уверенный

в себе, а я рвался из рук его псов, чтобы грызть его горло зубами.

– Вы, грязное и мерзкое племя вздумали мешать мне, вздумали играть со

мной в свои цыганские игры. Так вот, вы – никто и ничто. Вы – грязь под моими

ногами. Вы – дьявольские отродья! Вы все здесь сегодня сдохнете. Я расчищу это

место от черных мразей. А ты…Баро. Разве я не говорил тебе убраться с этой

земли? Не предлагал тебе деньги? Не предлагал тебе сделки?

Отец приподнял голову, с трудом открывая заплывшие от побоев глаза:

– Да чтоб ты сгорел в дьявольском огне. Будь проклят и ты, и весь твой род.

Это наша земля! Запомни выродок – НАША.

– Ваша земля там, где вы поставили свои кибитки. И то временно. А здесь

нет ничего вашего! Сдохни, упрямая скотина!

Лебединский выхватил пистолет у своего пса и выстрелил отцу в голову.

Кровь фонтаном брызнула на землю, и я услышал вопль матери,

переходящий в вой, оглушительный крик брата, а сам не издал ни звука. Я

смотрел остекленевшим взглядом на голову отца и чувствовал, как внутри

раскалилась и обжигает вены дикая ненависть. Она заглушает отчаяние, она

анестезией замораживает боль от утраты.

– Олег Александрович, мы поймали ублюдочного сына Баро. Прирезал

нескольких наших.

Подонки выволокли меня из толпы и швырнули к ногам Лебединского. Я

поднялся с колен, обвел взглядом убийц, прикидывая, скольких из них я смогу

задушить голыми руками, прежде чем меня изрешетят. Лебединский несколько

секунд смотрел мне в глаза, а я, тяжело дыша и стиснув челюсти, мечтал о том,

чтобы вырвать ему сердце, и раздавить в ладонях, или выгрызть его зубами,

ломая ему ребра голыми руками.

– Ты…щенок. Стань на колени и клянись, что навсегда уберешься отсюда и,

может быть, тогда останешься в живых. Давай. Покажи, насколько ты умный…Или

такой же тупой и упрямый придурок, как твой отец. Хотя…что вы из себя

представляете? Тупое племя. Воры, убийцы, бомжи.

Я бросил взгляд на Дани, потом на маму – долго смотрел на них, прощаясь

и чувствуя, как ненависть пульсирует в висках и пенится, выплескиваясь через

край, материализуясь в безумие. Если выживу – раздеру проклятого убийцу на

ошметки, на ленточки.

– Не х**н меня жалеть. Я вижу только одного убийцу перед собой, одного

вора. И это не кто-то из цыган. Это ты! Ты, Олег Александрович Лебединский, иди

на х*й!

Меня ударили стволом по зубам, хрустнуло в носу, и от боли ослепило на

секунду, но я снова выпрямился и, когда Лебединский приблизился ко мне, я

сплюнул на него кровью, попал на белоснежную рубашку и истерически

расхохотался, когда он брезгливо поморщился. В ту же секунду ублюдок

выдернул нож из рук своего пса.

– Держите выродка.

Меня схватили с двух сторон, выкручивая руки за спину.

– Смеешься, цыганское отродье? Теперь ты будешь смеяться вечно!

Полоснул по лицу, и кровь брызгами залила ему пиджак. Моя кровь.

– Если выживешь…

– А с этими что делать?

– Вы*бать во все дыры, вспороть животы и закопать в братской могиле.

Пусть все думают, что эти ублюдки порешили друг друга.

Тогда я думал, что правосудие свершится, думал, что убийц поймают и

накажут. Наивный, глупый идиот. Никто никогда не накажет тех, кто имеет столько

денег и связей. Позже скажут, что цыгане сами порезали и перестреляли друг

друга. Цыганская мафия что-то не поделила между собой. Выживших нет...Огнево

теперь принадлежит целиком и полностью Лебединскому.