ЛюБоль

Глава 5.2

И сейчас Мира в теплом пальто и высоких меховых сапогах вышагивает

следом за мной и нашими охранниками.

– Геннадий Викторович! – я посмотрела на главного, на человека, который

отвечал за мою безопасность. – У вас есть связь с вашими людьми?

– Нет. Здесь нет ни интернета, ни связи. Ждать мы их не будем. Куда идти,

они знают, и, если что, встретимся там.

Но с каждой секундой таяла надежда, что они вернутся, как и надежда, что

мы выберемся до заката.

Я старалась не думать о плохом, не думать о том, что загнала себя и своих

людей в эту ситуацию только потому, что поступила наперекор советам отца

Даниила, которого ненавидела настолько сильно, что иногда мне казалось – я

могу у***ь его лично.

Четыре года назад я увидела его. Увидела, как он подглядывает за мной,

как горят его мерзкие свиные глазки похотливым блеском, и я помнила, как он

говорил отцу, что меня следует отдать на постриг…Что это стало бы своего рода

жертвой отца за все совершенные им грехи. И я знала, насколько отец

прислушивается к нему. Эта религиозность в сочетании с деспотизмом и

жестокостью всегда меня пугали. И управлял этим страхом священник. Он словно

советник, словно серый кардинал нашептывал отцу, приезжал к нему и уводил в

кабинет. И я не понимала, неужели отец не видит – священник хочет побольше

денег, больше пожертвований. Три прихода отстроены на средства отца. За эти

годы монах пересел из жигуленка на новенький опель, потом на Мазду, а потом и

на джип. Теперь у него личный водитель, загородный особняк и куча прислуги. И я

даже не сомневаюсь в том, кто все это содержит. Только отцу Даниилу мало. Он

хочет заполучить меня, как гарантию того, что отец отпишет львиную долю

наследства не мне, а церкви.

Отец Даниил упивался своей властью, а я чувствовала это каждой

клеточкой – его наслаждение. Когда-нибудь я сдеру с него расшитую золотом рясу

и поставлю клеймо со свиным рылом на каждом клочке его рыхлого тела.

Ублюдок будет визжать, как свинья, а я буду смотреть, как дымится его розовая

кожа, и наслаждаться агонией. Я мечтала об этом с самого детства.

– Мы крутимся несколько часов на одном и том же месте – я вижу наши же

следы. Черт раздери этот проклятый лес. – крикнул Геннадий Викторович, а я

потерла замерзшие руки. Даже кожаные перчатки с мехом не греют. Все же

придется ночевать здесь, а утром снова плутать в поиске развилки.

– Делаем привал? – спросила я и осмотрелась по сторонам.

– Стратегически опасное место, как в ловушке, но лучше, чем в чаще, где

между деревьями нет даже просвета.

Сказал Гена и посмотрел наверх.

– Солнца почти не видно. Стемнеет очень рано. Разведем костер и будем

надеяться, что переночуем без приключений. Не нравится мне это место.

Мужчины развели костер, освещая опушку и заодно отпугивая диких зверей.

В детстве этот лес мы называли черным. Люди говорили, что в нем бродят

призраки страшных людоедов. Те двое так и не вернулись, и мы уже не

надеялись, что они найдут нас в этом лесу. Повсюду могли быть охотничьи

капканы, которые до сих пор нам удавалось избегать.

Я присела на ствол поваленной ели рядом с Мирой и сняла перчатки,

протянула руки к огню, согревая пальцы.

Мира ободряюще улыбнулась мне, а я тяжело вздохнула, глядя на ее синие

губы и бледное лицо. Моя преданная и отважная Мира, готовая умереть за меня,

если понадобится.

– Мы выйдем отсюда, – тихо сказала я, – обязательно выйдем. Дождемся

утра и найдем дорогу.

– Выйдем…я точно знаю, я гадала…

Я приложила палец к губам, и она замолчала, а я посмотрела на костер,

пожирающий сухие ветки.

– Дикое место, здесь может шататься всякий сброд. Я слыхал про банды

цыган, – прошептал один из охраны, – говорят, когда-то здесь сгорел целый табор

цыган, и теперь их души бродят по этому месту…в этой части леса нашли кучу

скелетов и костей.

Гена рассмеялся.

– Боишься? Так ты, если что, ссы прям здесь, а то если пойдешь в кусты,

призраки цыган увидят твою голую жопу и оторвут тебе яйца.

– Если бы они у него были – он бы не боялся призраков. Видать, в детстве

их уже кто-то оторвал.

– Заткнись, Леха, не то я оторву тебе твои и заставлю сожрать.

Мужчины расхохотались, а я снова посмотрела на огонь.

Нет, я не жалела, что, вопреки всем доводам рассудка, тронулась в такой

опасный путь и блефовала перед отцом Даниилом, будь он трижды проклят,

старый жадный урод. Отец не разрешал мне уезжать. И я с ним ни о чем не

говорила. Хотя, я более чем уверена, что Олег Александрович Лебединский

мечтал избавиться от моего присутствия. Замуж выдать не вышло, значит он бы

придумал что-то еще, лишь бы меня не было рядом. Хотя и утверждал всегда, что

любит свою огненную девочку, приезжая несколько раз в год навестить. Я ему не

верила. Когда любят, хочется видеть постоянно, каждую секунду. Когда любят,

скучают, как я по нему и братьям. Если бы мне было можно спокойно разъезжать

везде, как и мужчинам, я бы навещала их каждый день, но они не приезжали ко

мне – значит, это их выбор.

Я знала, что говорят у меня за спиной – что я не дочка Лебединского. Что

моя мать нагуляла меня. И сколько бы мои волосы не прятали под головными

уборами, люди знали, какой у них цвет. И знали, что ни у кого из нашей семьи

таких волос никогда не было.

Пусть даже отец и говорит, что все молчат, и он вырвет язык любому, кто

скажет плохое слово обо мне. Я ему не верила. Вернее, я точно знала, что любой

обидчик будет наказан по приказу отца, но не потому что оскорбил его маленькую

девочку, а потому что посмел сквернословить о дочери самого Олега

Александровича Лебединского. Любовь не живет в словах, она живет в поступках,

а когда поступки вызывают сомнения в ней, то её там и нет вовсе. Если вы

задаетесь вопросом любит ли вас человек, то, наверное, уже можно его не

задавать вслух – ответ до боли очевиден.